Читаем без скачивания Обитель милосердия [сборник] - Семён Данилюк

— А зачем же в одну кучу? — Сергей Михайлович почувствовал подзабытое, разом приливающее озлобление, как всегда при спорах с отцом, когда тот рубящим этим движением отсекал самые очевидные, но не устраивающие его факты. — Знаешь же, что я-то не из бездельников. Неделю не поднимался: готовил документы на коллегию…

— Все фантики. Люди кругом дело делают, такую махину разворачивают, а вы все бумажки перекладываете.

— Да какие еще люди?! Где ты их видишь? Начитался беллетристики, — Сергей приподнял угол оставленного кем-то на журнальном столике «Огонька». — Думаешь, если сверху волны, так и снизу буря? Ан тихо. Так, легкое дыханье, трели соловья. Выжидают твои люди, каким боком все обернется. Ты-то в свое время дернулся, так по шапке получил. Или забыл?

— То-то я и гляжу: мне дали, а тебя запужали до смерти, — на обтянутом желтоватой кожей лице Шохина заходили желваки. — Время щас другое. Стране хозяин нужен!

— Силен ты судить да рядить! — восхитился сын. — О государстве, как об артели. Да это ж махина неподъемная! Тужимся вот, подступаемся с разных сторон, а ведь никто толком не знает, чего из этого выйдет.

— А не знаешь, так уйди с богом. Только черта с два ты куда уйдешь.

— Все та же безапелляционность! Сколько кругом происходит. Все, к чему привыкли, вверх тормашками летит! Один ты не меняешься.

Он увидел, как подбородок отца опять плавно опустился на грудь и, спохватившись, погладил его запястье:

— Ладно, будем считать, что ты прав.

— Я всегда прав, пока жив, — решительно заявил отец. — И имей в виду, Серега: загубите своими фокусами внучку — не прощу.

Сергей Михайлович с привычной опаской скосился на отца. Да нет, чего там? Простит. Этот — простит.

— Опять спорите? — подошедшая с дымящейся тарелкой Ирина Борисовна осуждающе взглянула на сына. — Устал, сынок?

После обеда, когда Шохин уснул, мать с сыном устроились в тех же креслах.

— Да я ладно, — он провел рукой по ее вьющимся рыжим волосам. — Ты-то чего себя изводишь? Смотри, что под глазами развела. Разве обязательно сутками торчать? Пришла, накормила — и домой. Все так делают.

— Так не отпускает. Только начну собираться, в руку вцепится и поглаживает, поглаживает. Как тут уйдешь? — Она растроганно посмотрела через открытую дверь палаты на спящего. — Хитрюга!

— Просто идиллия! — подыграл сын. — Кто не знает — и не догадается, сколько вы по молодости посуды переколотили… А помнишь, как вы разводились?

— Что ты болтаешь?

— А! Думаешь, если маленький был, так не помню! — он уличающе засмеялся. — Когда отец загулял.

— Ты что-то путаешь, любезный!

Он увидел, что всерьез рассердил мать, но досада, нереализованная после грубой выходки отца, требовала выхода.

— Ну-ну. Передо мной-то ханжить не стоит.

— Полно врать, говорю! — Она изогнулась, готовая вскочить с кресла.

— Ну, полно так полно, — с ехидной покорностью согласился сын. Продолжать в том же тоне он не решился. Они помолчали.

— Ты должен знать главное, — примирительно произнесла мать, — что мы с отцом всегда любили друг друга. Это главное! — настойчиво повторила она.

— Конечно, — он обнял ее за плечо. В конце концов, память — штука избирательная и каждый оставляет себе самые удобные воспоминания.

— Как здесь обстановка? — он словно отбросил предыдущий разговор.

— Да в общем ничего. Операцию сделали блестяще, завтра трубку снимут. Старшая сестра, правда, сволочь, — не сдержалась-таки Ирина Борисовна. — Иной раз так подмывает шугануть, а не могу. Боюсь, как бы потом на отце не отыгралась. Он же таким беззащитным стал, наш папка.

— Сослуживцы бывшие, должно быть, уже не заползают?

— Вру ему, конечно. Но он-то ждет. Случись, не дай бог что, так речи сладкие на поминках говорить все заявятся! — голос ее моментально взвился. — Так вот не дождутся они у меня. Вытащу! Сколько лет тащу, а уж теперь-то… Не дождутся! — Она застучала кулаком по подлокотнику кресла. Сидящая на посту старушка-медсестра тревожно оглянулась.

— Мама, люди кругом! — Сергей придавил сверху ее запястье.

— Совсем ты на пределе!

Теперь он со страхом разглядывал ее руку, всегда такую холеную, с эдаким изгибом, а сейчас покрытую первой вялой паутинкой.

— Ничего, ничего, сынок! Это пройдет. Вот выпишем отца и отдохнем. Просто надо смириться. Старик он. И никому теперь не нужен, кроме нас с тобой.

По детской привычке он, склонившись, потеребил по-прежнему густые, переплетенные заросли волос, и — задохнулся от нежности: снизу они были словно побеленные стволы деревьев, присыпанные у корней комками извести.

— Уж лет пять крашусь, — чутко поняла мать.

— Отошел я от вас. Все гонишь, гонишь. А куда, если вдуматься?

— Ты торопишься? — Она встрепенулась.

— Прости, приходится! На машине по дождю. Пока доберусь до Москвы…

— Я думала, останешься хоть до завтра.

— Увы, — он пристукнул циферблат дорогого «Ролекса». — И так еле вырвался. К понедельнику должен срочную работу закончить. Постараюсь прикатить на следующие выходные. Смотри, сама не свались.

— Тогда уж езжай прямо сейчас, по свету, — она поднялась. — Позванивай. Отец о вас постоянно расспрашивает. И пожалуйста…

— Быть осторожным на шоссе.

— Да. И вообще.

Говорить о том, что она рассчитывала на него, чтобы немного отдышаться, мать не стала.

К Шохиной подошла медсестра Прасковья Ивановна, семидесятилетняя любимица больных, эдаким карманным бегемотиком неутомимо косолапящая меж палатами, с умилением обхватила ладошками щеки:

— Скажи, пожалуйста, одно лицо! Вылитый батька.

— Копия, — уточнила Ирина Борисовна. Она смотрела вслед уходящей мужской фигуре, и сутулостью, и легкой усталостью, и размашистостью так похоже воспроизводящей движения ее мужа.

В четвертом часу пополудни в ординаторскую, посреди совещания, ворвалась Шохина.

— Илья Зиновьевич! — взгляд ее, пометавшись по заполненному кабинету, отыскал заведующего. — Надо кардиолога. Простите, что мешаю! Простите, товарищи.

— Что-то случилось? — подчеркнуто сдержанно спросил Карась.

— Нет! — Шохина мотнула головой. — Просто появилась вялость. Мне кажется…

— Милая вы моя, — Карась сдержал раздражение так, чтобы все — и Шохина в том числе — поняли, что он сдержал законное раздражение. — Вашему мужу, простите за напоминание, под семьдесят. Он перенес тяжелую операцию. Еще бы он не был вялым.

— Но ведь это только сейчас, — она затравленно отвернулась от осуждающих взглядов.

— Да поймите вы, — вмешалась врач отделения Татьяничева, тридцатитрехлетняя блондинка, тугая и стройная, как перетянутый целлофаном тюльпан, — не бывает, чтоб послеоперационный период — и без легких отклонений. А вы сразу в панику. Хотите, чтоб он плясал по коридорам?

— Извините, — Шохина взялась за ручку двери. Она вышла было, но из коридора обернулась: — Я, наверное, паникерша…

— Я разберусь, — сухо пообещал Карась. — Больше вас не задерживаю.

Он поднял трубку телефона:

— Таисия Павловна! Кто сегодня ночью на втором посту?.. Вы что, опять подменяете?.. Ну, хорошо, обратите внимание на Шохина. Со слов жены, у него вялость… Я тоже понимаю, что такое послеоперационная реабилитация. И тем не менее! Проследите, и если будут отклонения, вызывайте кардиолога. Все!

— Любопытно, — Татьяничева усмехнулась. — У нас что теперь, родственники лечение назначают?

— Продолжим, — заведующий отделением, призывая к вниманию, постучал карандашом по столу.

…Сразу после совещания следом за Карасем в кабинет его прошла и Татьяничева.

— Виновата, виновата! — реагируя на его жест, сообразила она. — Обещаю больше твой авторитет не подрывать.

Она вспрыгнула на краешек стола, небрежно развернула к себе лежащую историю болезни.

— О! Трясет тебя эта старуха? — рассеченные тушью глаза Татьяничевой с веселым сочувствием смотрели на заведующего.

— Шохина, что ли? Есть маленько, — не стал отпираться Карась.

— А все блат проклятый, — растягивая слова, она покачивалась перед шефом.

— Да был бы блат. — Он поднялся и пошел по периметру разделявшего их стола. — А то видимость одна — пенсионеры.

— Как же ты так промахнулся?.. Илья Зиновьевич! Вы левую руку не потеряли? А то я ее на своем колене обнаружила. — Татьяничева с притворно-неодобрительным удивлением покачала головой.

— Ох, и ехидна ты, — буркнул Карась. — На турбазу поедем через неделю?

— А нэт, пэрсик, нэт, — Татьяничева чуть потянулась, прогнув тело. — С мужем на дачу еду. Кстати, — она примирительно мазнула пальчиками по его руке, — почему ты повел Шохина в палате?

— Идеально чистый операционный случай. Так сказать, пример для диссера. Захотелось провести до конца. — Сказать этой красивой, точно запрограммированной женщине об истинных мотивах он, стыдясь самого себя, все-таки не решился.